ключевые слова: труд, работа, деньги, уровень, жизнь, богатство, бедность
Хочу немного расказать о моём воспитании и той части моего опыта и мировоззрения, которая касается труда и вознаграждения за труд. Думаю, получится, как обычно, несколько сумбурно, т.к. тема пришла внезапно и требует немедленной реализации в тексте, но основные моменты я постараюсь выделить более или менее чётко.
Мне 31 год, и я только сейчас начинаю верить в то, что трудом можно обеспечить себе сколько-нибудь достойную жизнь.
С самого раннего детства меня приучали к разным видам деятельности, в т.ч. трудовой. В четыре года я умел читать, в пять - подметать, чистить картошку, вышивать, пользоваться столярным инструментом, всякими отвёртками и шурупами, копать, собирать колорадских жуков в банку с солью, мыть полы (моя мама - категорическая противница швабр, а потому полы она приучила меня мыть, держа тряпку непосредственно руками) и посуду, в шесть мне доверили покупку продуктов (хлеб, молоко, кефир, сметана по 95 коп. за килограмм), приготовление простых блюд (разные виды яичницы, варка полуфабрикатов), выбивание паласа. Пылесосил я вообще сколько себя помнил. Бабушка учила пылесосить так: сначала надо собрать руками весь видимый мусор, который можно хотя бы ухватить пальцами (это если на паласе; если на полу - то просто подмести), а потом только собственно пылесосить. Это было нужно, чтобы не забился шланг. Потому что, если забьётся шланг - это катастрофа: пылесос, конечно, можно будет починить, но он будет уже не тот, что раньше... Мне это очень напоминало запрет на поедание семечек со шкорками - чтобы не забился аппендикс, который конечно можно легко и безопасно удалить, но человек будет уже не целый. С раннего же детства (даже не помню, со скольки лет именно) я был приучен самостоятельно стирать своё нательное и постельное бельё, носки, а иногда ещё брюки и рубашки. Само собой - вручную. Стиральной машины у нас не было. И очень часто - хозяйственным мылом, т.к. стиральные порошки были невероятным дефицитом.
Некоторое время меня не допускали до варки кофе и довольно долго - до жарки мяса: это были слишком дорогие, редкие и ценные продукты и ими никак нельзя было рисковать.
Никогда меня не подпускали к швейной машинке: потому что, если, мол, сломается эта, другой не будет очень долго, возможно - никогда.
Мои родители - инженеры-проектировщики в области гражданского строительства. Сколько я себя помню, они всегда работали, как проклятые. Моё раннее и среднее детство прошло среди чертёжных досок, установленных дома. Приходя вечером с работы, родители ужинали и начинали опять работать, до глубокой ночи. Иногда это были шабашки, но часто и просто взятая на дом работа, за которую, естественно, никто ничего дополнительно не платил: они просто были увлечены, им было интересно это делать.
Когда мне было семь лет, родители получили двухкомнатную квартиру в доме, который проектировали. Это было событие. Они говорили, что это очень большая удача, т.к. большинство людей ждут квартиру всю жизнь и так и умирают в трущобах. Ещё они говорили, что бывают кооперативы, но кооперативную квартиру могут себе позволить купить только взяточники, спекулянты и прочие воры. Честный человек никогда в жизни не сможет заработать себе на кооперативную квартиру.
Примерно в то же время я узнал, что у людей бывают дачи. Когда я спросил, почему у нас нет дачи, мне объяснили, что дачи бывают а) опять же у воров и спекулянтов, б) у партийных скотов (это такие зажравшиеся тупые краснорожие хари, которые тут всем управляют), в) у гегемонов (это рабочие, токарь шестого разряда получает в четыре раза больше, чем инженер), г) у тех, кому помогают родители. Последний пункт меня заинтересовал. Я спросил, почему бабушка с дедушкой нам не помогают, на что мне ответили, что, мол, как же они могут нам помогать, когда они сами еле перебиваются... Впрочем, дедушка (он у меня был экскаваторщиком) внезапно уехал на Север, где стал получать какие-то совершенно невозможно огромные деньги, но до самой травмы позвоночника, которая свалила его и привела постепенно к смерти, он так и не смог нам помочь, потому что тратил почти весь свой заработок на безумное количество всевозможных лотерей, в надежде выиграть машину или много денег и подарить их мне. Он не выиграл ни разу. После его смерти на чердаке их с бабушкой дома мы обнаружили огромный сундук, почти доверху набитый всякими лотерейными билетами.
Другой дедушка, хотя и был выпускником ВПШ, большим начальником и т.п., никак не мог нам помогать, потому что умер, когда ещё моему отцу было три года. Отец часто рассказывал, что ушёл после седьмого класса в строительный техникум не в последнюю очередь потому, что там, в отличие от школы, платили небольшую стипендию, что было существенным подспорьем для их с его матерью семейного бюджета.
Ещё когда я учился в первом классе, отец был руководителем группы. Потом он стал главным архитектором проекта, потом руководителем сектора, потом начальником архитектурно-строительного отдела. Мама меняла места работы, но тоже время от времени занимала какие-то руководящие должности. При этом мясо у нас в доме продолжало оставаться большой редкостью, мы с трудом накопили на телевизор и на проигрыватель "Аккорд-201 Стерео", а самой большой мечтой мамы на протяжении лет и лет оставалось желание застеклить лоджию. Денег на эту мечту очень долго не было и не предвиделось.
Такое наше материальное положение меня временами удивляло: я смотрел на то, как живут соседи, как живут друзья и знакомые родителей, как живут семьи моих одноклассников, и замечал, что некоторые из них, хотя и работают на примерно такой же работе и получают примерно столько же денег, живут гораздо богаче. Те же дачи имеют, например, мебельные стенки, кресла (!). Мебельные стенки и кресла - это было вообще запредельно. Я много раз смотрел на цены в мебельных магазинах и совершенно не понимал, кто (ну, кроме действительных членов академии наук) мог себе такое позволить? А позволяли... В то время как в нашей квартире вся мебель (которой удивлялись и восхищались гости) была сделана своими руками из списанных чертёжных досок и купленных в хозяйственном магазине черенков для лопат и другого огородно-садового инвентаря. Собственно, я понимал, конечно, что довольно много денег у нас тратится на книги, пластинки и подписку, чего за большинством знакомых я не наблюдал, но, даже представляя, что этих трат нет (что было мучительно: невозможно было представить жизнь без "Литературной газеты", без "Книжного обозрения", без толстых журналов, без свежих книг и пластинок) и что соответствующие деньги откладываются, я понимал, что ту же мебельную стенку можно было бы купить при таком раскладе лет через десять, а дачу или машину - никогда. Но у людей были дачи, а по улицам ездили далеко не только служебные автомобили... Парадокс.
Мама говорила, что все воруют, все берут взятки, все пользуются блатом, т.е. знакомствами. Все, кроме папы. О, да, папа был святой. О том, почему нельзя воровать, я не спрашивал: мне это казалось естественным - просто нельзя и всё. А почему нельзя брать взятки и использовать связи, я у папы спросил. И он мне объяснил. Он сказал, что взятки предлагают либо за какую-нибудь несправедливость, за преступление, за нарушение закона, либо - на всякий случай, чтобы, так сказать, подкрепить решение какого-нибудь вопроса в ту сторону, в которую он и без того должен разрешиться. В первом случае, мол, понятно, решать вопросы несправедливо или незаконно - нельзя. А во втором подразумевается просто выполнение своих прямых обязанностей, за которые человек зарплату получает. И брать деньги за то, что ты и без того обязан сделать, - натуральное свинство и подлость. Что же касается использования знакомств, то, мол, ту же лоджию застеклить ему директора всяких местных промышленных предприятий неоднократно предлагали, но, мол, во-первых - это воровство материала, во-вторых - не сами же директора её стеклить приедут - они пришлют рабочих, которых снимут с работы, за которую этим рабочим зарплату платят, которую те обязаны делать... Или запрягут рабочих в нерабочее время, что уже прямая эксплуатация свободных людей, что совершенно недопустимо и является тягчайшим преступлением. А в-главных - это сделает отца обязанным. Т.е., если этот директор вдруг поросит спроектировать ему пристройку к даче, отец будет обязан ответить согласием. Заниматься этим сам он вряд ли найдёт время, дать задание подчинённым инженерам делать бесплатно левую работу он не может, т.к. это непорядочно, а заплатить им он тоже не может, т.к. у него нет таких денег.
Что ж. Всё было ясно. Я начинал привыкать к мысли, что всю жизнь проживу в небольшой комнатке с книгами и газетами, буду получать какие-то копейки (скорее всего - 120 руб.), которые не позволят умереть с голоду, но обязательно буду трудиться, потому что трудиться - это благородно, это красиво и т.п. Потому что кто-то должен строить дома, кто-то должен сеять хлеб, лечить и учить людей и т.п. Должен. Если повезёт - сделаю какое-нибудь открытие или изобретение, или напишу хорошую книжку, стану лауреатом государственной премии. Куплю кресло и Большую советскую энциклопедию.
Когда дедушка приносил зарплату, бабушка всегда стирала купюры и гладила их утюгом. "Мало ли, кто какими лапами эту мерзость хватал", - говорила она. Каждый раз, когда я касался денег, от меня требовали немедленно и тщательнейшим образом вымыть руки.
Отцу часто делали предложения перейти на всякие другие - гораздо более высокооплачиваемые места работы. Он всегда отказывался. Говорил, что работать надо не ради денег. Главное - заниматься любимым делом, интересным делом. Всю мою сознательную жизнь он проработал на одном предприятии. Сейчас он там генеральный директор.
Мама - наоборот - часто меняла места работы, но нигде не могла сработаться с коллективом: она не переносила взяточников, не терпела, когда кто-то не выполняет свои служебные обязанности, не разрешала подчинённым включать в рабочее время радио, выходить в магазин, затягивать 11-часовой чай (который вместо производственой гимнастики). Если она инспектировала стройку и находила какое-нибудь отклонение от проекта, она заставляла перекладывать стены, менять железобетонные конструкции и т.п. Если кто-то из коллег начинал тормозить, она всегда говорила всё, что о нём думает, невзирая на лица и должности. А думала она о тормозящих очень плохо, т.к. сама она всё, что касалось её специальности, делала с совершенно бешеной скоростью и считала, что все должны, как минимум, так же. Ещё она требовала идеального порядка на рабочих местах, идеально заточенных карандашей... И терпеть не могла праздничных служебных застолий, стараясь никогда в оных не участвовать. В конце концов она вернулась на то же предприятие, где работал отец, они тогда выделились в отдельное подразделение (сектор) и с тех пор и до выхода мамы на пенсию по инвалидности (организм, похоже, не выдержал темпа и просто сдал) папа был её единственным начальником и единственным коллегой, с которым она часто контактировала по работе. Её это устраивало.
Иногда мне казалось, что мама относится к деньгам совсем не так, как папа, что она, как минимум, понимает их настоящее значение, хотя бы потому, что именно она ходит в продовольственные магазины, именно она планирует бюджет семьи, именно она пытается выкроить на колбасу хотя бы два-три раза в месяц... И, может быть, она была бы и не прочь иногда воспользоваться своим служебным положением для улучшения материального, но папа имел на неё всегда очень сильное, безусловное влияние, а потому, даже если и хотела, она не могла себе ничего таого позволить. Может быть, это было одной из причин её всегдашнего неистовства, в то время как папа, не испытывающий таких внутренних противоречий ел свою перловку или полтавку всегда совершенно спокойно и с удовольствием, будто и не желая никогда ничего иного и лучшего.
Однажды муж маминой младшей сестры, воин-интернационалист Вася привёз из Афганистана навороченный фирменный западный утюг (кажется, "Panasonic", не помню точно) и то ли подарил, то ли продал его нам. Вещь по тем временам была фантастическая. Я смотрел на этот утюг, как на корабль инопланетян и не верил, что такой вещью можно просто гладить одежду... Ну, собственно, налюбовавшись, стали использовать утюг по прямому назначению и использовали довольно долго. Один раз мама как-то неаккуратно взяла его и уронила на пол. С утюгом нихрена не случилось - ни единой трещинки, ни одна функция не отрубилась, - а у мамы случился приступ/припадок: у неё подкосились ноги, заболело сердце, а слёзы текли из глаз сплошным ручьём несколько часов. Она не могла даже ничего сказать. Я недоумевал, а папа ужасно психовал и много раз повторял, что нельзя из-за вещи, какая бы она ни была, так нервничать, что если мама немедленно не успокоится, он разобьёт этот утюг к чёртовой матери совсем и т.п. Когда мама чуть-чуть успокоилась, она сказала, что, мол, господи, единственная нормально работающая, удобная, да при этом ещё и красивая вещь за всю жизнь, а она, мол, чуть своими руками её не угробила, что если бы этот утюг разбился, она бы не пережила. Тут уже психанул папа, надел плащ и пошёл ходить нервно курить вокруг квартала. Я тоже психанул. В этой ситуации я был целиком на стороне папы и ещё пару недель я с трудом удерживал себя от желания раздолбать этот самый утюг молотком. Я тогда уже начинал считать, что вещи - это тлен, вечно - другое. Икусство, вот, например, почти вечно. А без утюга запросто можно прожить. По-хорошему, лично мне утюг вообще был не нужен...
Мамина реакция, правда, несколько подтачивала эту мою уверенность.
Сколько я себя помню, родители пытались накопить денег, завести сбережения. Мне эти потуги всегда казались болезненными и жалкими: отказывать себе в самом необходимом, чтобы откладывать несколько месяцев какие-то копейки, которые потом срочно потратить на какие-нибудь сапоги или ваще на лекарства. Т.е., в таком текущем резерве ничего плохого нет, но всерьёз рассуждать, что "мы накопим на машину" или даже "на остекление лоджии", при таком раскладе - смешно и горько. Я прекрасно знал, что никогда и ни на что мы не накопим. Неприятно было смотреть и слушать, как мама пытается сама себя обмануть.
Свои первые деньги я получил после летней практики между восьмым и девятым классом. Две недели я работал на заводе "Изумруд" - неделю собирал из частей игрушечные пластмассовые грузовики, один день загибал на специальном станке ножки на сопротивлениях и пять дней проверял при помощи подушечек пальцев, глаз и увеличительного стекла качество лаковой изоляции на бесконечных километрах медной проволоки в ОТК. По результатам этих двух недель я получил 7 рублей 80 копеек. Четыре раза хорошо поел мороженого с друзьями. Кстати, на одни обеды в заводской столовой у меня за это время ушло около шести рублей. Плюс рубль на дорогу. Выходит, что заработал я тогда, наверное, меньше рубля, если вообще что-то заработал. Но я всё равно был рад, так как вообще не ожидал, что мне заплатят.
Стипендии в сознании особо не отпечатались. Платили их просто так, а потому и тратил я их, как попало: чаще всего - ездил в институт на такси. Сорокарублёвой политеховской стипендии хватало на то, чтобы ездить на такси каждый день, и ещё оставалось на пиво и сигареты.
Моими вторыми заработанными деньгами был гонорар за стихотворение, опубликованное в одном из самых первых номеров газеты "Вечерний Ставрополь". 4 рубля 19 копеек. Хотя я торчал в редакции почти каждый день, денежку эту мне прислали почтовым переводом. Квитанция, наверное, до сих пор где-то валяется. На свой первый гонорар я купил книжку Гарри Гарриссона "Неукротимая планета".
Работая старшим пионервожатым в школе, я получал 100 рублей в месяц. Жил я тогда с родителями, в нашем рационе всегда ужасно не хватало колбасы, а потому вожатскую зарплату свою я тратил преимущественно на колбасу и на сигареты.
Потом, уже учась на филфаке, я стал довольно много писать в местные газеты и получал из них время от времени какие-то копейки, но я тогда совершенно не относился к этой деятельности как к подработке. Я писал не потому, что мне нужны были деньги (что либо делать по этой причине я вообще считал глупым, т.к. что ни делай - деньги не появятся), а потому, что мне было что сказать публично. Я не работал - я высказывался.
Однажды на летних каникулах я торговал демократовскими газетами. Это было весело. Местные демократы выпустили первый номер своей газеты тиражом 1 миллион экземпляров. Это в городе с населением в 300000! Номер вышел в декабре, уже было лето, последующие номера нормально расходились, а этот всё захламял двор главного демократа и мозолил глаза. А у нас тогда тусовка была, мы всякие экшены устраивали и ещё песенки пели возле ЦУМа и стихи читали, кстати, зарабатывая себе этим на пиво.
И тут звонит мне одна знакомая демократка и спрашивает: "Денис, а не взялись ли бы Вы со своей командой продать-таки наш завалявшийся первый номер?" Предложение показалось мне интересным своим безумием: вы прикиньте только - торговать прошлогодней газетой, которой к тому же и так уже весь город завален... Я согласился.
В редакции мы с чуваками затребовали для этих целей мегафон. Работали мы так. Рано утром, когда все киоски ещё закрыты, приезжали в аэропорт. Люди в это время там особенно томились от безделья и ожидания. А тут мы. Я или Витечка становились у входа с мегафоном и орали на всё здание наглые рекламные фразы, чаще всего не имевшие ничего общего с реальным содержанием газеты ("Ночная жизнь Раисы Горбачёвой!", "Что нашли в подвалах ставропольских партийцев!" etc), остальные двое-четверо участников акции в это время лихо пробегали с пачками газет по обоим этажам, продавая ровно столько, сколько успеется за один пробег, после чего мы резко срывались и залегали в чистом поле/высокой траве за автобусной остановкой, где и лежали тихонько минут 40 до прихода автобуса.
Вернувшись в город, мы брали в оборот автовокзал - забегали в готовые к отправке автобусы, предлагая "лёгкое чтиво в дорогу". Тоже расходилось весело.
Между прочим, мы были первыми в Ставрополе, кто занимался продажей газет с рук, и все эти приёмы придумывали на ходу: учиться нам было не у кого.
После автовокзала мы двигали к ЦУМу, раскладывались там на бордюре и начинали что есть силы орать в мегафон: "Первый номер первой демократической газеты на Юге России! Скоро это станет библиографической редкостью! Вы будете показывать это внукам или продадите потом на аукционе за миллион!" И т.п. Иногда устраивали перерывы, в которых пели песни, читали стихи, показывали пантомимы. Кстати, мы были и первыми здесь, кто стал вот так выступать на улице. Вокруг нас постоянно стояла толпа, нам каждые десять минут советовали ехать в колхоз, каждый час к нам подходили менты или гэбисты (оба управления были как раз точно через дорогу) и интересовались, есть ли у нас разрешение. Мы показывали трудовое соглашение с редакцией - этого по тем временам оказывалось достаточно.
К четырём часам мы ехали в промзону в Северо-Западном районе и молча стояли минут 10-15 со стопкой газет, пока мимо нас текла река закончивших трудовой день рабочих. Там расходилось ещё немного.
Потом мы возвращались к ЦУМу, мимо которого с пяти до семи часов текла со службы интеллигенция. В это время мы уже не орали, чтобы не раздражать уставших к концу дня людей. Так стояли.
Потом у нас был часовой перерыв, за который мы тратили, практически, всё, что заработали за день (заработанный процент мы отсчитывали себе сами, никакой бухгалтерии, так было принято) - на пиво, кофе, булочки, пиццу, пирожки... Мда, я съедал тогда за раз по три-четыре пиццы, по 15 пирожков, выпивал по 5-7 бутылок кефира или пива и оставался худым, как жердь... Сейчас бы так...
К девяти вечера мы ехали на железнодорожный вокзал - к отходу московского поезда. Люди, ехавшие в Москву часто давали за газету 10 рублей (она стоила 1 рубль) и раздражённо махали руками, когда мы пытались дать сдачу. Т.е., взяв с собой на вокзал сотню экземпляров, мы могли продать десяток-другой щедрым отъезжающим, а остальное просто выбрасывали в урну, как бы считая, что каждый пассажир купил у нас не по одному, а по десять экземпляров газеты. Т.е., нам и в голову не приходило вернуть эти экземпляры в редакцию, а 9 рублей из десяти положить в карман: мы торговали не ради денег, а ради экшена.
А потом грянуло ГКЧП. С газетами временно подзавязалось, т.к., типа, страна была в опасности. Мы судорожно соображали, что делать - идти в Донское, где, по слухам, формировались отряды национальной гвардии для отсылки в Москву, или срочно сочинять, записывать и тиражировать песни, воодушевляющие на борьбу... Но всё кончилось так же внезапно, как и началось. Мы хотели, было, теперь предложить свои услуги демократам уже для распространения свежих номеров, так как после случившегося торговать прошлогодними нам казалось неправильным, но вдруг встретили одного как раз демократа, который катил по направлению к кучкующимся на тему отсутствия актуальной политической информации людям тележку с газетами и кричал: "Свежайший спецвыпуск демократической газеты «Гражданскiй миръ»" Мы охуели: это был действительно свежайший спецвыпуск, но он был не про ГКЧП, а про восточные единоборства. Был у них один интересующийся чувак, который давно хотел делать приложение об этом, как раз ему разрешили и он к самому ГКЧП пробный номер подготовил. И это тот самый номер и был. Т.е., формально чувак с тележкой говорил чистую правду, но, блядь, понятно же, какого спецвыпуска люди ждали.
Мы к нему подошли и я попытался вежливо ему объяснить, что сейчас не время для таких маркетинговых ходов, а он мне ответил: "Наоборот! Самое время! Под всю эту хуйню его сейчас в пять минут разгребут!" Я - уже с оттенком некоторой брезгливости - уточнил: "А тебе что, главное - продать?" Он ответил, что да, и нам расхотелось больше связываться с демократами: типа, одно дело наёбывать обывателей, когда всё спокойно, и совсем другое - когда неизвестность, нестабильность и, может быть, ваще завтра война... А там и каникулы кончились.
Следующим летом я опять стал искать себе какую-нибудь работу. В городе к тому времени уже завели биржу труда, куда я наивно и обратился. Мне посоветовали "пройтись по предприятиям, поговорить с директорами, поспрашивать в отделах кадров"... Ну, да.
Пошёл в издательство "Кавказская библиотека". По дороге встретил знакомого, который тоже работу искал. Пошли вдвоём. В издательстве нам предложили книжками торговать. Мы решили, что дело благородное, и согласились. Заодно узнали, где ещё у нас кто книжками торгует, узнали, что бывшая редакция газеты, которую я сотоварищи прошедшим летом торговал, временно газету не печатает, а тоже теперь торгует книжками. Пошли, с ними тоже договор заключили. Сначала стояли с книжками возле Дома книги, но там часто мели какие-то проверяющие, по мнению которых у нас не хватало каких-то документов. Мы переехали к одной из центральных аптек. Там у нас почти ничего не покупали. Тогда я вспомнил, что в зарубежной литературе встречал описание людей, которые носят свой товар прямо по домам, звонят в квартиры, предлагают... Мы загрузили книги в чемоданы и попёрли. Торговля пошла просто замечательно. В день я зарабатывал себе на несколько вкусных пирожных с кофе и мог себе позволить самому покупать те книги, которыми торговал. Я тогда, помню, купил у себя Махабхарату издательства "Ылым", Моэма, Шукшина, Розанова, Ницше... Одна из фирм, с которыми мы сотрудничали, настойчиво предлагала нам Дж. Х. Чейза, мотивируя своё предложение тем, что он, мол, "очень хорошо идёт". Естественно, мы отказались: торговать хорошими книжками - хорошо, даже если их не особо берут; торговать плохими, вредными книжками - преступление, особенно - если на них есть спрос. Редакция демократской газеты предлагала нам ещё торговать женскими туфлями и шубами. Меня аж передёрнуло всего, когда мне это предложили: одно дело книгопродавец, другое дело - просто продавец, работник торговли, вайшья; одно дело - продавать Розанова, совсем другое дело - шмотки. Короче, тоже, конечно, отказались.
Некоторую часть заложенных в меня с детства принципов несколько видоизменила моя служба в армии.
Ну, на срочной, там, понятно, никаких денег не было, зато труда было хоть отбавляй. И именно здесь я впервые своими глазами наблюдал, как именно происходит то самое "все воруют".
Солдаты пёрли друг у друга всё, включая зубные щётки и грязные портянки. Это происходило постоянно. Классические истории о том, как "в роте поймали вора, вывели перед строем", просто не имели никакого смысла: воровали все, всё и не останавливаясь ни на секунду. Офицеры воровство, практически, поощряли, повторяя всё время: "В армии нет слова «украли» - есть слово «проебал»".
Когда я стал полковым почтальоном, писарь из полковой строевой части предложил мне комбинацию. "Я, - сказал он, - всегда знаю, каких людей уже перевели и отправили или вот-вот отправят в другие части, и имею доступ к полковой печати, а ты получаешь почту..." Тут он многозначительно замолчал и спросил: "Я могу тебе доверять?" Я сказал: "Ну?" "Так вот, - продолжал он, - часто бывает, что приходят денежные переводы на тех, кого здесь уже нет. Если их месяц никто не забирает, их отправляют обратно... Я могу составлять для тебя список этих людей и от имени каждого из них оформлять на тебя доверенность... Деньги пополам. Всё абсолютно надёжно, никто ничего никогда не узнает..." Блядь, во мне столько омерзения сразу откуда-то взялось... Ведь, вот, только что я считал этого человека чуть ли не другом... по крайней мере, он казался мне представителем родственной касты среди всех этих диких людей, а тут... Короче, шепнул я ему, чтобы к седьмому посту ночами, когда я там караулом стою, не приближался: пристрелю без сожаления и глазом не моргну. Больше мы с ним не разговаривали никогда.
Кстати, находясь в карауле, неоднократно наблюдал следующее. Когда я был в бодрствующей смене или, позже, разводящим, начальник караула посреди ночи командовал: "Разводящий и один караульный за мной!" Мы выходили с ним, думая, что идём проверять посты, но дорогой к нам присоединялись прапорщик из РМО и кто-нибудь из офицеров полка. Шли мы к посту у склада ГСМ. Там начкар на несколько минут своей властью снимал караул, прапорщик и офицер скрывались на территории склада, неся в руках большие пустые алюминиевые канистры. Возвращались, понятно, уже с полными. Только понимание того, что, убив воров, я подписал бы себе смертный приговор, но систему бы не исправил, удерживало меня от того, чтобы открыть огонь на поражение.
Два раза я отказался работать на офицеров. Один раз майор Ковбаса приказал мне копать яму под фундамент его гаража. Я сказал, что приказы не по службе выполнять не обязан и не буду. Он заменил мне эту работу несколькими часами строевой подготовки, мне это было пофиг: строевая меня никогда не угнетала, я не понимаю, почему её иногда применяли как наказание... Шагаешь себе, думаешь о своём... Стихи сочинять удобно: ритмизует.
Другой раз нас вывезли на огород какого-то штабного старлея и велели вскопать. Шестеро нас было. Одного назначили старшим. Он как-то зассал сразу и начал пытаться командовать, чтобы мы копали. Мы, собственно, забили на это все и сидели курили, пока за нами не приехала машина. К лопатам не прикоснулись даже. Машину, кстати, эта скотина прислала за нами поздно и мы проебали ужин. Бля, в каком мы были бешенстве тогда - это не описать. В армии и так постоянно жрать охота, а тут ещё без ужина остались - пиздец... Когда следующий раз это чмо пыталось взять солдат на огород, наш командир батареи, майор Акимов, послал его нахуй. Чмо пригрозило начальником штаба полка, Акимов послал его нахуй ещё раз.
А потом однажды моя принципиальность сдала. На разводе мне и ещё одному чуваку сказали, что мы поступаем в распоряжение начхима полка. Ну, мы, типа, поступили, тот велел нам брать противогазы, жетоны посыльных и повёл нас хер знает куда далеко за пределы части. Привёл на какую-то стройку, завёл на этаж, отобрал противогазы, дал вместо них респираторы, выдал какие-то опрыскиватели с побелкой и сказал, что надо белить стены. Мы и побелили. Я уже в процессе сообразил, что работаю бесплатно на человека, который эксплуатирует меня, используя служебное положение, но уже как-то прибился и влом было останавливаться, не закончив. Потом неделю ещё осмысливал этот свой поступок, потом заебался и перестал его осмысливать, оставил как факт, но решил, что это в последний раз: нельзя привыкать к рабству. Ну и плюс, типа, решил ещё, что граждане платят налоги и содержат эту блядскую армию и меня в ней, чтобы я постигал воинское искусство, а не квартиры офицерам белил.
Потом была чертёжка. И в чертёжке этой сложился охуительнейший коллектив. Мы были спецами, от которых зависела хуева туча полковников и генералов, и работать там было вкайф. Чертёжное бюро имени Нестора Ивановича Махно... Самое интересное, что в наш "век косьбы" мы там все были добровольцами: один съебал в армию от надоевшей сумасшедшей жены и всяких обременительных семейных дел; другой, бывший фарцовщик и краснодеревщик, скрывался под крылом вооружённых сил от вооружённых же и опасных кредиторов, которые его даже похитили и собирались требовать с его родителей выкуп, а он, умудрившись сбежать, дунул не домой, а прямиком в военкомат, где ему были, конечно, рады; третий собирался в военное училище, но сам решил, что офицер, не пробовавший срочной службы, - не офицер; четвёртый, наблюдая, как разваливается империя, понял, что уйти прямо сейчас в российскую армию - это, пожалуй, единственный шанс остаться после окончательного развала российским, а не казахским гражданином; пятым был я, у меня были свои резоны, но я тоже пришёл в военкомат сам, заручившись словом военкома, что меня возьмут, как только я заявлюсь с вещами, после чего срочно по собственному желанию отчислился из института, в течение двух дней забрал документы и ушёл служить. Трое моих новых коллег приторговывали анашой. Ну, и я, и пятый товарищ в это дело тоже как-то быстро втянулись. Торговали мы, опять-таки, не ради денег, а потому что было интересно. У нас была тогда самая дешёвая трава в Санкт-Петербурге, а друзьям и просто понравившимся людям мы часто даже раздавали корабли бесплатно, хотя сами, покупая мелким оптом, конечно же, платили. Иногда, впрочем, у нас бывали прямые завозы из солнечного Казахстана - в этих случаях мы расплачивались с "аплинком" после реализации. Но в этих случаях всё было ещё дешевле, так как надо было всё сбросить быстро. Прибыль у меня тогда была, примерно, как и от книжек в своё время: на булочку с кофе да на косяк для себя.
В чертёжке тоже стали подкатывать офицеры со всякими частными заказами, но тут они уже не приказывали, а скорее просили. Мы постоянно отвечали, что каждый труд должен быть оплачен. Возражений у офицеров это не вызывало, но сперва они всё норовили расплачиваться бутылками, шоколадками и сигаретами. Пришлось объяснять, что человечество изобрело деньги именно потому, что натуральный обмен гораздо менее эффективен: типа, вам нужна моя работа, но мне в хуй не упёрлась ваша шоколадка. Стали платить деньгами. Я переплетал книги, точил ножи для подлёдного лова, рисовал плакаты для мероприятий, в которых участвовали офицерские жёны, проверял школьные сочинения офицерских детей, делал копии в туши с каких-то карандашных чертежей etc, etc, etc.
А ещё я заключил контракт с ВС и получил тем самым право на относительную свободу передвижений плюс довольно неплохую по тем временам зарплату.
Ещё офицеры раз по 10 в день, минимум, просили кого-нибудь из нас сбегать за водкой. Мы сначала брали за это дело "копытные деньги", но потом рассудили, что водка в ларьках на Невском очень дорогая, а потому с зарплаты скидывались, покупали на Апрашке сразу несколько ящиков оптом, а потом сдавали их офицерам по цене, как на Невском.
Вот тут уже я начал получать на круг по моим представлениям очень много, почувствовал вкус к деньгам и, теоретически, мог бы начать трудовые накопления... Да, ещё мы пару раз "красили авангарды" и часть из накрашенного даже смогли продать за доллары... Но - как назло - именно в это время я начал по-чёрному бухать. Бутылка пива или банка пич-водки утром, первая рюмка в четыре, до конца рабочего дня пара бутылок водки, потом ресторан. В результате никаких денег не оставалось. Часто приходилось жить ваще совершенно голодным, да при этом ещё и пьяным. Ну, и книжки, конечно, покупал. По одной-две в день. "Я не зарабатываю столько, чтобы откладывать", - постоянно успокаивал я себя, покупая очередную книжку или бутылку... А ЕЩЁ Я ПОКУПАЛ ИНСТРУМЕНТ.
Инструмент для хорошего чертёжника - это святое. Останься голодным и трезвым, но у тебя должны быть все виды перьев, какие есть в природе, фломастеры Pilot, карандаши Koh-I-Noor, немецкие рапидографы, готовальня с обязательно литыми шлифованными, а ни в коем случае не точёными или штампованными инструментами, хорошие стальные линейки, лекала, etc. Кое-что приходилось покупать даже в антикварных магазинах за совершенно бешеные деньги. От осознания того, что кто-то годами хранил это под стеклом, сдувая пылинки, а я этим работаю, было особенно приятно. В принципе, сейчас я понимаю, что это всё была скорее игра, чем служба или работа.
Потом стали часто и подолгу задерживать зарплату. Офицерам тоже. По этой же причине прекратились шабашки и торговля водкой. Анашой мы торговать продолжали, но, как я уже говорил, это было скорее "занятием для души" и совершенно не приносило денег. Я сначала залез в долги, потом стал голодать. Часто терял сознание, чуть не умер даже. Потом зарплату стали иногда давать, кроме того, мы добились, чтобы нам каждый раз платили командировочные, когда мы официально остаёмся работать на ночь. А третий отдел, путём какого-то финта ушами и документами, чтобы удержать нас от ухода в другие части (нас многие пытались переманить), устроил так, что, когда мы выезжали на учения, мы получали потом "полевые" и в штабе, где работали, и в батальоне, где числились.
Здесь, в чертёжке, от абсолютного большинства моих принципов не осталось и следа: надо было выживать, а хотелось ещё и куражиться, ибо пёрло по-страшному круглые сутки - от работы, от анаши, от женщин, от постоянной невыспанности... Кое-что, однако, осталось. Когда офицеры ездили на пуладский продсклад воровать по договорённости с тамошним начальством картошку, каждый раз звали и меня. Я всегда отказывался. Но отказывался уже не потому, что воровать - нехорошо, а потому, что воровать продукты питания у солдат срочной службы, которые, голодные, грязные и заёбанные непосильным подневольным трудом, мёрзнут в хуйово отапливаемой казарме, - непростительное преступление. Это не мазню у барыги с вернисажа сметелить. Такая фигня.
В армии же я написал свою первую поэму и начал писать свой первый относительно большой прозаический текст... Да, в своё время я бросил политех и пошёл в пед, на филфак, именно из-за желания быть писателем.
Контракт подходил к концу, надо было думать, чем заниматься дальше. О зарабатывании каких-то серьёзных денег опять даже мысли в голову не пришло. Всё было ясно: восстанавливаться на филфаке, сотрудничать в газетках и серьёзно писать серьёзные вещи - о том, о чём хочется говорить, о чём считаю говорить необходимым. Деньги? Ну, первое время предки прокормят, а там как-нибудь... журналистом каким, или преподавать где... Т.е., найти какую-нибудь "факультативную основную работу", а самому заниматься тем, что нравится. А если появится возможность - обязательно сделать то, что нравится (работу со словом), своей основной работой. В возможность последнего я, правда, практически не верил.
Когда я вернулся, у меня было с собой немного денег. Рассчитываясь со мной, вооружённые силы напоследок вычли из меня стоимость всех комплектов обмундирования, которые я носил, а ещё я купил всякие бесполезные подарки родителям, друзьям и подругам (антикварный серебряный портсигар с неработающей встроенной зажигалкой, окарины, ещё какую-то фигню). Очень хотел купить себе видеомагнитофон или музыкальный центр, но, обшарив весь Питер, понял, что не могу себе этого позволить, вот и набрал фигни. Не помню, что подарил маме, но помню, что она отреагировала точно так же, как всегда реагировала почти на любые мои подарки, - она сказала, что "лучше бы деньги не тратил". С самого раннего детства, если я что-то дарил маме на какой-нибудь праздник, она реагировала только так. Только, когда я был ещё маленьким и делал что-нибудь своими руками, она говорила: "Вот, материал (или продукты) перевёл!" Поделки мои она, как правило, выбрасывала. А когда я стал подарки покупать, она стала говорить: "Лучшим подарком для меня было бы, если бы ты денег не тратил!"
А! Вспомнил, кстати, куда у нас ещё всегда уходила немалая часть дохода. У нас всегда шёл ремонт. Т.е., не было дня с лета 1979 года, чтобы у нас не было ремонта. Кстати, фишка... Сейчас осень 2003-го. Вчера я заходил по делам к предкам. Мама переклеивает потолок в одной комнате и обои во второй. А неделю назад она перевесила на кухне полки. Это не прекращается никогда и, думаю, никогда не прекратится. Она стремится сотворить идеальное по её представлениям жилище в пространстве, в котором это сделать в принципе невозможно. Что бы и как она ни сделала, это перестаёт ей нравиться ещё в процессе... Не квартира, а великая стройка коммунизма... Никаких рабочих предки никогда не нанимали, всё всегда делали сами. Большую часть делала мама, потому что а) всё это надо было только ей, б) результаты моей или папиной работы её обычно не устраивали и она всегда всё равно всё после нас переделывала сама, привлекая нас только подержать, поднять, передвинуть... Кстати, иногда, ещё до армии, придя домой из института, я обнаруживал мебель в своей комнате радикальным образом передвинутой... Вообще, мама, трудится по дому почти круглосуточно, она это делает всегда до тех пор, пока не начинает падать, пока у неё не подкашиваются ноги или не случаются какие-нибудь вообще страшные вещи, что её увозят на скорой в больницу... Думаю, лишним будет говорить, что вернувшись из армии, я свою комнату вообще не узнал.
Ладно, отвлёкся... Так вот, вернулся я из армии с небольшим количеством денег. Мама убеждала меня их "куда-нибудь положить, лучше в разные банки, и тем самым начать копить на квартиру...". Ну, что я могу сказать... Мне было даже не смешно. Всерьёз говорить о раскладывании по банкам суммы, которой не хватало даже на покупку приличного магнитофона... Короче, просто очень быстро всё потратил. Пропил.
Пить после этого, кстати, перестал надолго, а курить стал чрезвычайно редко. Ставропольскую водку (а другой тогда в Ставрополе ещё не было) я пить просто не смог. Не смог пить и хвалёный "Стрижамент". После кристалловской и других приличных водок мне всё это казалось самым гнусным самогоном.
"Кэмел" и "Житан", к которым привык в армии, на контракте, я тоже теперь не мог себе позволить ("Житана", кстати, и не было), а курить "Нашу марку" или даже "ЛМ" просто не смог: тошнило.
Т.е., не подумайте, что я стал вести совсем уж здоровый образ жизни, но пьянки стали случаться раз в тридцать реже, и курил я теперь не круглосуточно, а только на этих самых нечастых пьянках.
Надо было устраиваться куда-то на работу. Я пошёл в редакцию газеты "Ставропольские губернские ведомости". Мне там предложили такие смешные условия, что я только покачал недовольно головой и ушёл. На следующий день мне позвонили оттуда домой и предложили в пять раз больше. Тоже было не совсем сахар, но я согласился. В трудовую книжку мне ничего вписывать не стали, заключив только трудовое соглашение. Я этим воспользовался и стал одновременно на учёт как безработный, т.е. стал ещё небольшое пособие получать.
С "Губернскими" я не сработался. Во-первых, меня там совершенно безграмотно правили, т.е. мои статьи не то что меняли смысл после этой правки - в них всякий смысл вообще пропадал. Ещё меня вечно динамил фотограф. Представьте, мы идём с ним вдвоём на событие. Я пишу, он снимает. У меня на следующий день готова статья, но без снимков её не ставят, а снимки он печатает только через две недели. Событие давно прошло, статья потеряла всякую актуальность, и ставить её в печать уже, по моему мнению, нет никакого смысла, но её всё равно ставят, между делом тупо отрезав первый или последний абзац и добавив орфографических и синтаксических ошибок... А, а ещё у них рубрика была "Губерния от Аз до Ять"... Короче, не выдержал я этого позорища и очень скоро от них ушёл.
Решил, кстати, осуществить проект, с которым в голове в армию уходил: сделать большую серию статей про армию, в идеале - завести свою колонку, в которой полгода-год живописать собственный опыт, а потом постепенно перейти на проблемы армии вообще. Зря, что ли, три года наблюдал и записывал!.. Вот... Выбрал для этих целей газету "Ставропольская правда". Удалось сделать всего две или три таких статьи. Сказали, что хватит, а то, мол, повалили письма на тему "сколько можно очернять нашу армию". Я говорю, ребята, мол, да вы что! Это же классно, что такие письма повалили: надо опубликовать письма, потом сделать интервью с офицером, который будет всё это опровергать, потом ещё письма, потом я сделаю интервью с каким-нибудь солдатом, который ещё похуже вещи расскажет, чем я (я-то довольно удачно служил ещё, надо отметить)... Короче, раскрутить тему, а потом, сняв сливки всплеска интереса, сузить её до маленькой информационной колонки - для небольшого количества постоянно интересующихся. "Нефиг, - говорят, - незачем".
Ну, думаю, ладно... Не только "очернением армии" у нас люди озабочены. Подумал, что ещё есть... А, кстати, восстановился между делом на филфаке, на третьем курсе... Да, вот... Стал, в общем, придумывать провокации: то напишу статью с предложением отменить обязательное среднее образование, мол, пустая трата денег это, то предложу штрафовать на 15-17 годовых окладов тех собаководов, которые без намордников собак выгуливают, ну, и прочая чушь. Письма в редакцию валом валили. Вот... Дискуссии я на страницах газеты несколько раз вёл... Иногда, впрочем, остывал к этому делу и писать туда переставал вообще.
Платили в "Ставрополке" нормально, т.е. я мог позволить себе на гонорар туфли купить или вечеринку устроить. Кормили меня родители. Я был этим совершенно недоволен, пытался первое время сам покупать продукты и готовить, но кухня была маминой безраздельной вотчиной, и она меня там не терпела, создавая условия, не совместимые с существованием белковых тел. Ну, я и плюнул нафиг.
Время от времени стал подрабатывать в школе, на подменах. Это копейки сущие были... Именно тогда я, пожалуй, впервые задумался, что если соберусь идти работать в школу на постоянной основе, зарабатывать на жизнь придётся чем-то другим.
Да, тогда же (1996 год), собрав из подаренных друзьями и купленных в центре детского технического творчества частей компьютер (486SX, 256k ISA video, 4M RAM, 40M HDD), стал его осваивать. Освоение происходило под мудрым руководством гениального поэта и программиста Андрея Васильевича Колотилина. Руководство осуществлялось так: пришёл Андрей Васильевич с двумя-тремя бутылками портвейна, посидели, а когда ушёл, я обнаруживаю, что у меня вместо DOS 6.22/ Windows'3.10 стоит OS/2. Звоню ему возмущаться, а он заплетающимся языком говорит: "Хуйня, разберётесь..." Ну, приходилось разбираться.
Тогда же мне дали поюзать модем на 2400. И я стал лазить по всяким локальным BBS'кам. Помню, для чтения почты завёл себе блюваву 2.30, а терминалку использовал встроенную в DOS-Навигатор. Втянулся страшно, висел на линии каждую ночь до утра. Кстати, мы тогда много разговаривали с Львом Васильевичем Пироговым... так вот, когда я завёл модем, мы стали созваниваться модемами и часами, ночами, беседовали в терминалках. Почему-то это было интереснее, чем просто говорить по телефону...
Вот. А потом модем у меня забрали. И я внезапно оказался в информационном и коммуникативном вакууме. Мне срочно, немедленно нужен был другой модем. На моё объявление откликнулся Дмитрий Сергеевич Кандауров (aka bellman), у которого я очень дёшево купил внешний "шпрот" на 14400 (до сих пор им пользуюсь) и который же предложил мне стать пойнтом в фидо. Я согласился.
В фидо я ушёл уже не только с головой, а и с руками и ногами. Вот, например, стихотворение времён моего раннего офидения:
Я вышел в DOS, там полумесяц "C:\"
Тускнел на чёрных небесах экрана.
Спать было поздно, просыпаться - рано,
И я застыл. С улыбкой на лице,
Как статуя Аволокитешвары
Пред лунным приглашением Небес:
«Вернись сюда, ни человек, ни бес
Не в силах вырваться из цепких рук сансары...
Так насладись!..» Каков был мой ответ?
Я вышел в ночь (мне DOS'а было мало)
И там, на небе, где луна сияла,
Набрал глазами слово "terminat".
Call Boss... Мой Бог... Не может быть... Connect!
Это не стихи - это диагноз. Мир расширился невероятно. Фидошному сообществу я благодарен за две вещи. Во-первых, благодаря фидо я стал очень быстро и довольно глубоко втыкать во всякие околокомпьютерные дела, так что, когда, например, мне предложили читать пользовательский курс ПК в одном частном вузе, я согласился. Это оказался просто пиздец, а не вуз, но об этом позже. Во-вторых, у моих текстов, наконец, появились довольно интересные и умные читатели. И их было много. Т.е., я перестал как автор художественных текстов вариться в узком кругу друзей и любовниц. Когда я опубликовал в эхе OBEC.PACTET своё "Солнышко для всех", со мной случилось очень полезное головокружение от успеха. Отзывы валились в нетмыло более полугода. Сколько бы раз в день я ни скачивал почту, каждый раз случалось хоть одно письмо про "Солнышко". Я хренел. Большая часть отзывов была крайне эмоциональной, многие - на грани истерики, люди буквально кричали в моё мыло, что я, мол, сказал самое важное, написал в ритме чьего-то пульса, нашёл слова, которые кто-то давно искал и т.п. Больше всего мне запомнился один отзыв, очень короткий: "Денис, ты создал руль!" Все, конечно, знали, в каком значении используется слово "руль" в фидо, но Андрей Васильевич меня потом часто подкалывал, типа: "Денис Николаевич, Вам, как человеку, создавшему руль, не пристало нести такую хуйню (размениваться на мелочи, тупить etc)..."
Шквальная читательская реакция была очень важной для меня. Т.е., "Солнышко" и раньше многим нравилось. Чрезвычайно уважаемый мною Олег Борисович Козлов даже постоянно цитировал его наизусть целыми главами, но и он, и другие, - это был мой "ближний круг", люди, живущие в тех же мифах и мыслях, люди, с которыми мы много лет пили из одной посуды, практически... А тут - со всей Евразии попёрло, и даже иногда - на вражеском непонятном английском наречии. Ужас.
Когда схлынуло, я поуспокоился и подумал: хули, если это стольким людям надо, может, пора зажигать, как бы, звёзды? Может, получится реально зарабатывать себе на жизнь любимым делом?
Собственно, именно тогда я начал думать, что хватит играться, надо сесть и написать совершенно серьёзный текст - с прицелом на издание на бумаге. Благо, уж чего сказать, есть всегда.
Вот... А тем временем я вовсю трудился преподавателем компьютерной грамотности и культуры устной и письменной речи в упомянутом уже частном вузе... Так, сейчас будет, типа, вставная повесть о пришествии Антихриста, маленьком Кваке, жестоком властелине и Великом Инквизиторе с пятью алмазными звёздами... Короче, я сейчас пишу один остросоциальный роман, в котором вовсю использую собственный опыт, включая работу в этом самом вузе. Поэтому не буду писать про него специально сюда, а просто приведу соответствующий кусок из недописанного. Итак...
"Международный экосферный (циклический) университет" - отвратительное болото, в которое за маленькие деньги берут всех, у кого нет ни знаний, ни больших денег, чтобы поступить во что-то хоть сколько-нибудь приличное... Петра, ещё учившегося тогда на четвёртом курсе, угораздило наняться сюда преподавателем дисциплины под названием "Информационные технологии". К моменту окончания своего института, он уже вёл в этом "международном университете" добрую половину всех предметов плюс занимал смешную должность директора местного филиала. "Университет" арендовал три комнаты на шестом этаже у проектного института. Господин Деникин, ректор-основатель, хитрый мужик остапбендеровского типа, брал в оплату за обучение акции этого самого проектного института, причём по номиналу. Многие сотрудники, являющиеся одновременно акционерами, с радостью отдавали ему своих детей и свои акции. Дети теперь казались пристроенными, а акции - пущеными на реальное дело: всё лучше, чем получать изредка мизерные дивиденды или продавать акции за двадцатую часть номинала. Деникин обещал кембриджские или, как минимум, белорусского государственного университета дипломы по двум десяткам специальностей в рекордно короткие сроки. Сомневающимся он рассказывал (вы не поверите, решите, что это гипербола, но это, тем не менее, чистейшая правда) о проекте создать в ближайшее время плавучий факультет на теплоходе вокруг Европы - студенты плывут всю дорогу, а преподаватели (конечно же, профессора лучших европейских вузов) сменяются в промежуточных портах. Больше всего Петра потрясало то, что Деникину верили.
Деникин реально был химическим профессором, раньше преподавал в политехе и был там даже проректором по науке, но, когда кончился Совок, внешние тормоза исчезли, а внутренних у него, похоже, никогда и не было. Сперва ему предложили должность директора экологического техникума. Он согласился: уровень, конечно, не политеховский, но зато сам себе голова. Слово "техникум" вскоре стало смущать его честолюбие, и он начал искать возможности повысить статус заведения. Сперва обратился в министерство, кажется, охраны окружающей среды, в структуру которого официально входил техникум, с предложением сделать из техникума университет. В министерстве к предложению отнеслись без энтузиазма: университет требовал бы несравнимо больших расходов, потребовалось бы открытие новых специальностей, а новых дипломированных специалистов надо было бы трудоустраивать. Тогда Деникин решил действовать сам: он учредил - пока только на бумаге - частный "Международный экосферный университет", пробил в Москве пару специальностей и предложил учащимся техникума комбинацию: каждый желающий - за определённую (весьма небольшую) сумму денег - может, продолжая учиться в техникуме и не делая никаких дополнительных умотелодвижений, получить, в довесок к техникумовскому, "университетский диплом международного образца". Желающие нашлись.
Занимаясь пробиванием своего детища, Деникин познакомился в Москве с чёкнутым кембриджским пи-эйч-ди, искавшим всемирную гармонию и универсальный закон в "циклах". Деникина "универсальные циклы" интересовали мало, но, будучи, как многие махинаторы, опытным практическим психологом и запасливым от природы человеком, он, на всякий случай, подолгу слушал безумца, изображая восхищение и желание самому стать адептом "единой теории циклов как основы вселенской гармонии". В итоге циклист пригласил Деникина в гости, в Кембридж, где комбинатор завёл ещё какие-то знакомства, а заодно подписал какие-то бумаги. В наименование его "университета" добавилось теперь слово "циклический", и он получил право выдавать по какой-то специальности какие-то левые сертификаты какого-то полулевого колледжа, в наименовании которого, тем не менее, присутствовало безупречно брэндовое словцо "кембриджский".
Когда Деникин продемонстрировал в техникуме образец "кембриджского сертификата", число желающих воспользоваться услугами его липового "университета" резко возрасло - почти все учащиеся внесли деньги (кто сколько мог: Деникин легко шёл навстречу и снижал цену по принципу "А сколько у Вас есть?") и стали студентами "МЭ(Ц)У". В каждой группе было по два списка, по два журнала, преподаватели фиксировали все оценки в двух ведомостях. В какой-то момент Деникин перестал ловить мышей и водрузил вывеску своего детища над вывеской техникума.
В министерстве сразу заинтересовались.
И Деникину сказали: "Ваш университет отнимает у Вас слишком много сил и времени. Совмещать две такие руководящие должности - нехорошо: оба дела страдают. Вы уж определитесь, что для Вас важнее - техникум или университет..." Деникин, естественно, выбрал свой долбанутый университет (типа, ректором быть круче, чем директором, хоть и слово короче) и освободил в техникуме директорское кресло. Новый, назначенный из Москвы, директор немедленно уволил ставшего теперь в техникуме простым преподавателем химии Деникина и потребовал от него прекратить на территории техникума "всякую сомнительную университетскую деятельность".
"МЭ(Ц)У" остался без крова. Собрав потихоньку своих "студентов", комбинатор объявил им, что они могут получить сертификат и диплом "по ускоренной схеме", но это "потребует дополнительных расходов". Многие согласились и заплатили. В руках у Деникина собралась некоторая относительно немаленькая сумма, и он стал искать для своей шарашки подходящее помещение.
Цены за аренду оказались неожиданно слишком, по его представлениям, высокими, и с планами снять под заведение двухэтажный особняк в старой части города с коваными решётками на окнах пришлось, со вздохами и внутренним возмущением, расстаться. Арендовать под университет то, что он мог бы себе позволить, то есть небольшое складское помещение в промзоне или квартиру в многоэтажке казалось ему недопустимо несолидным. Чтобы собрать сумму на помещение, Деникин продолжал правдами и неправдами вербовать студентов; и вдруг одна мамаша попросила его принять в качестве оплаты за дочкино обучение акции какого-то проектного института. Деникин заинтересовался, разузнал подробности, и теперь студентами его горе-вуза стали преимущественно дети сотрудников-акционеров этого самого института, а он, став держателем приличного, хоть и не контрольного пакета акций, добился, потрясая этим пакетом, невероятно низкой арендной платы за вышеупомянутые три комнаты на шестом этаже.
Стремясь собрать контрольный пакет, Деникин хотел загнать в свою контору как можно больше детей акционеров. Если кому-то из них было ещё слишком мало лет, если дети ещё учились в школе, Деникин говорил, что "это ничего", что, пойдите, мол, в вечерний лицей "Золушка" (тоже та ещё мафия), подойдите к директору, зовут его Николай Васильевич Обалдай, скажите, что хотите сдать экзамены за курс средней школы экстерном, пара месяцев, пара тысяч рублей, и аттестат в кармане... Можно быстрее... Говорите, Ваш не осилит?.. Не волнуйтесь, все всё осилят... Скажите, что от меня... Зачем тратить время на среднее образование, когда можно уже переходить к высшему?
Пётр ещё раз окинул взглядом аудиторию. Учить их чему-то было совершенно бесполезно. Во-первых, они, достаточно чётко осознавали, что университет существует за счёт их платы за обучение, а потому их ни за что не отчислят, во-вторых, их общеобразовательная база была такой, что они часто просто не понимали, о чём идёт речь, а растолковывая им подробно каждое второе слово, Пётр не успевал вычитывать и четверти программы, и, наконец, в третьих, тяжело обучать работе с компьютером, людей, которые этот самый компьютер видели только по телевизору...
- Пётр Викторович!..
С галёрки тянулась рука.
- Да?
- Пётр Викторович, мы вот тут поспорили... Маркин говорит, что адрес интернета - mail.ru, а я точно помню, что какой-то другой, длиннее...
Аудитория не реагировала совершенно никак. Сидели и безосмысленно смотрели перед собой... У Петра опускались руки: на прошлом занятии он как раз довольно подробно рассказывал им именно об интернете... Но - что делать...
В дверь постучали и в комнату засунулась рыжая кучерявая голова их общей с Деникиным секретарши:
- Пётр Викторович, Вас Анатолий Иванович просит к нему зайти...
- Да, спасибо, сейчас... Так, Зарицкий... Идите сюда... Вот отсюда читайте... А вы все записывайте! Буду спрашивать.
Пётр вошёл в кабинет к Деникину. Тот сидел за столом, вобрав в своё необъятное рыхлое тело небольшой офисный стульчик, и листал сборник официальных тестов для поступающих в вузы.
- А, Пётр Викторович! - обратился он к вошедшему Петру, - Что Вы сейчас читаете?
- Информационные...
- Хорошо, - перебил Деникин, - Мы сейчас попросим Татьяну, чтобы она продиктовала группе расписание семинаров по почвоведению на следующий семестр, а Вы, вот, берите... вот, я Вам тут закладочки положил... тесты, да... и примите во второй аудитории у молодых людей вступительные экзамены по русскому языку и по математике... Химию я у них уже принял.
Пётр взглянул краем глаза на календарь.
- Два месяца.
- Что - "два месяца"? - не понял его Деникин.
- Два месяца назад мы прекратили набор новых студентов. Два месяца уже идут занятия... На какую специальность они поступают?
- Ничего... - улыбнулся Деникин, - нагонят... А со специальностью мы позже определимся. Сначала надо их в университет принять, а то забреют их в армию... Много времени им не давайте, но и не торопите особо... Минут по двадцать на каждый предмет... И как раз Павел Иванович подойдёт... Перенаправьте их к нему - пусть примет плату за обучение... Да, и скажите им, какие документы нужны, пусть в понедельник поднесут Раисе Степановне, чтобы личные дела сразу оформить, не тянуть... Ну, всё, кажется... Что Вы встали? Идите, идите...
Пётр пошёл. Во второй аудитории сидели два мальчика. От одного взгляда на них Петру, во-первых, стало тошно, а во-вторых, обидно и страшно за державу, за культуру, человечество, генофонд, себя лично и всё остальное.
Оба абитуриента выглядели в лучшем случае лет на пятнадцать, хотя, если верить документам, обоим было по восемнадцать. На одном были синие лоснящиеся грязные спортивные штаны, коричневые босоножки, серые носки и белая, застёгнутая на все пуговицы, рубашка. Другой был в покрытых кусками какого-то сухого говна сапогах, спортивных же штанах, клетчатой рубашке и невероятно грязной "варёной" джинсовой курточке. Коротко и криво (но с "кантиком" под затылком) постриженные волосы обоих были покрыты перхотью, а давно не мытые шеи - пятнами естественного загара и прыщами. Перед каждым лежал сборник "единых госудавственных тестов", но ни один даже не пытался его полистать. Маленькие бесцветные глаза на маленьких низколобых головёнках с одинаково несущественными чертами лица выражали какую-то неяркую и незнакомую Петру то ли эмоцию, то ли протомысль.
"Господи, - думал Пётр, - ну, что они забыли в университете? Даже в такой богадельне, как наша..."
Глядя на этих без двадцати минут студентов, он вспомнил своего сослуживца - рядового Ваню Серикова, который стандартный рапорт дневального разучивал два с половиной месяца... То же лицо... гхм... если эти мордочки вообще можно так называть... Чёрт возьми, будь они зверьками, они, пожалуй, казались бы даже вполне сообразительными...
"Стоп! - оборвал себя Пётр, - Это уже за гранью. Они, конечно же, люди... И, может быть, где-нибудь на тракторе, за конвейером... где ещё бывает?.. В общем, там они и смотрелись бы ничего, и были к месту... Но здесь... Даже здесь."
Он объявил абитуриентам номера заданий, назвал время и стал наблюдать. Абитуриенты взяли в руки ручки (Пётр узнал ручки из стаканчика на рабочем столе Деникина) и уставились на Петра. Прошло минут пять. Они даже не заглянули в сборники и продолжали пялиться.
- Ну, в чём дело? - спросил Пётр. - У вас есть какие-то вопросы?
- А, это... - заговорил один из абитуриентов, - А чё нам писать?
У него была ужасная артикуляция. Было заметно, что он не умеет толком даже говорить... Пётр сморщился, прикрыл рукой правый глаз и почувствовал, что отступивший, было, пару месяцев назад тик, готов вот-вот возвратиться: нижнее веко ещё не дёргалось, но при моргании в нём ощущалась горизонтальная полоска неприятного напряжения.
- Вы получили задание, - механически, понимая, что всё бестолку, сказал он, - прочитайте его и напишите ответ.
- А какое задание?
Пётр собрался сначала повторить страницу и номер, но даже встал, подошёл к каждому из двоих, пальцем показал им их задания и вернулся на своё место.
Абитуриенты зашевелили губами. Читать им было заметно трудно, но они даже не оказались способными к усилию над собой. Через минуту-полторы их взгляды самопроизвольно соскочили со строчек. Пётр не сомневался, что в убогой оперативной памяти поступающих не осталось не то что смысла - даже собственно буквенно-словесно-звуковой оболочки хотя бы одной фразы задания.
- А откуда писать? - опять подал голос тот же абитуриент.
- Подождите-ка меня здесь, - сказал Пётр и вышел из аудитории.
Деникин шёл ему навстречу.
- Ну, что? Приняли?..
Пётр не успел ответить...
- Вот и замечательно, сейчас я им про документы всё объясню... Так... Экзаменационные листы мы Татьяну попросим оформить...
- Анатолий Иванович, - перебил его Пётр.
- Да?
- Я не принял у них экзамен.
- Ещё пишут? Ну, ничего. Я им пока заодно расскажу, какие документы нужны...
- Нет, Анатолий Иванович... Нет. Они не пишут. Они не умеют писать. Я не приму экзамены у этих абитуриентов. Если Вам нужны их несчастные восемь тысяч, примите у них всё сами и не просите участвовать в этом фарсе меня...
Деникин состроил укоризненное выражение лица.
- Хм... Вот что, - сказал он, - Вы сейчас идите к своим студентам и продолжайте лекцию... И запомните: студент - это сырой материал. Умеет он читать и писать или не умеет - это не важно. И потом, читать - они умеют. А ваша задача - как преподавателя, как педагога - научить их остальному.
- Но дело, конечно, в восьми тысячах. Здесь не начальная школа и даже не рабфак, но мы примем этих грязных больных детей...
- Пётр Викторович! - тихо, но с интонациями возмущённого крика оборвал Петра Деникин, - Вы тоже получаете зарплату из этих денег. И за аренду мы платим из этих денег. И компьютеры для университета, купить которые Вы так меня убеждаете, когда они будут куплены, будут куплены именно на эти деньги...
- И пароход, - завершил его речь Пётр, - Именно на эти совхозные восемь тысяч... Извините, Анатолий Иванович, сорвался. Пойду заканчивать лекцию.
Деникин пробурчал недовольное, натянул на свою пространную фигуру имидж удачливого лохотронщика и пошёл во вторую аудиторию.
И Пётр быстро вошёл в первую.
Студенты почему-то толпились у открытых окон и с интересом выглядывали куда-то вниз...
Заметив появление Петра, нехотя расселись по местам, не закрыв, впрочем, окон, из которых доносился визгливый женский голос:
- Где ставропольская казна?! А?!! Фирма веников не вяжет! Она гарантирует!.. Где ставропольская казна? Зачем Ленину памятник чинят??! Памятники чинить - грех... Нельзя памятники чинить... Фирма веников не вяжет!! Она гарантирует!!! А?? Все телефоны вам поломаю палкой... Поломаю!! Где ставропольская казна? Фирма веников не вяжет. Она гарантирует...
Пётр подошёл к окну, выглянул. Кликуша оказалась дородной тёткой в светло-голубом спортивном костюме и с огромной корявой палкой в руке. Она шарахалась туда-сюда вдоль стены здания и, поглядывая куда-то в окна второго этажа, который арендовала какая-то чиновничья контора, выкрикивала про казну, фирму и веники.
- А где, правда, ставропольская казна? - спросила вдруг одна из студенток.
Пётр закрыл окно, рядом с которым стоял, и повернулся к аудитории.
- Какая казна? - с чувством глубокой безнадёжности в голосе спросил он.
- Ну... ставропольская...
Говорила студентка не от мира сего Птицына. Она была одной из немногих, чуть ли не единственной здесь, родители которой не были акционерами института, которой не нужна была отмазка от армии, которую не интересовал "кембриджский" диплом и которая уже имела высшее образование. Она закончила питерский "текстиль" и была, кажется, модельером. Что она делала в МЭ(Ц)У, Пётр не понимал. Сама она говорила, что прочла объявление на столбе и её заинтересовало слово "почвоведение".
Она выжидательно смотрела на Петра. Остальные тоже - кто на него, кто на неё. Ждали.
- Что такое "ставропольская казна"? - спросил Пётр.
- Ну, деньги. - Ответил один из "студентов-школьников" (пациент "вечернего лицея «Золушка»", совсем мальчик).
- Какие деньги? - продолжал уточнять Пётр.
- Ну, бюджет, наверное, какой-нибудь... или фонд...
- Ой, короче, хватит, блин! Дура какая-то орёт - все слушают... Казна-мазна... Она ж ёб... двинутая на всю голову. С палкой ходит вон... "Где казна, где казна"... Где надо, там и казна! - Это взорвался ещё один студент, молодой человек с мужественным лицом, работающий где-то водителем.
"Слава богу, - подумал Пётр, - хоть бытовой разум тут у кого-то есть..."
Заканчивать лекцию не было уже ни малейшего желания. Пётр продиктовал задание и всех, в первую очередь себя, отпустил.
Сбегая по лестнице вниз, он думал о том, что надо немедленно купить и выпить банку колы, о том, что хорошо бы в ближайшее время сменить место работы, а ещё о том, что "казна", если порассуждать, конечно, вовсе не там, "где надо".
Вот, собственно, примерно так всё и было. Оттуда я тоже довольно быстро съебал: не должен честный человек в таком участвовать.
Кстати, даже когда был там директором отделения, получал я чрезвычайно мало, как и все, кто там работал (кроме, подозреваю, самого ректора), и всё время параллельно трудился где-то ещё: учителем русского языка в школе, в газетки, опять же, пописывал... Могу показать в Ставрополе участок кирпичной стены, который я, днём отдиректорствовав и отчитав лекции, собственноручно сложил ночью за 60 рублей, на которые купил на следующий день первую и пока последнюю в моей жизни звуковую карточку - исашную Crystal - чтобы бубнело... Мда, бывают в жизни некрупные, но запоминающиеся траты...
Лев Васильевич Пирогов тогда начинал осваивать интернет. Я, собственно, тоже, но, если я всё больше FAQ'и и утилиты всякие качал, а заодно потихоньку начинал создавать свой собственный сайт, то он больше тусовался: сначала в гостевой Курицына, а потом на "Обсёрвере". И меня агитировал, говорил, что тусоваться полезно: может хорошо пригодиться в жизни. Я, в принципе, знал это по опыту фидо, но разрекламированная Львом Васильевичем гостевая Обсёрвера сначала не произвела на меня совершенно никакого впечатления. Это сначала. Я стал туда заглядывать иногда, чтобы посмотреть, что скажет Лев, что ему ответят, и постепенно въехал, втянулся, стало интересно, стал участвовать. И когда "Обсёрвер" переехал (раньше он был на Реме.Ру), Ромыч, его создатель и главный редактор, уже предложил мне там рубрику, которую я с радостью и благодарностью взял и пока держу.
Вот... Многое сказал, но до главного никак не доберусь... Главное, что я хотел сказать: сейчас, когда мне 31 год, я стал иногда получать за свои тексты деньги. Не бог весть какие, но деньги. Т.е., я всё ещё не могу себе позволить собственное жильё, я с большим трудом покупаю себе недорогую одежду, почти не позволяю себе книг, ем и пью не совсем то, что мне хотелось бы, но я уже могу почти каждый день позволить себе мясо, шоколад... И я стал ощущать, что, наверное, при определённом напряжении умственных и физических своих сил, можно достичь и большего. Т.е., понятно, что я никогда не разбогатею, т.е., скорее всего, у меня никогда не будет машины, я, возможно, не смогу позволить себе съездить в Прагу, на Мальту или в Бенарес, но на двухкомнатную квартиру с тремя-пятью приличными компьютерами, холодильником и стиральной машиной я, наверное, смогу заработать без воровства и предпринимательства... И понимание этого вполне радует.